История гибели партизана Утко Николая Никифоровича.

 

 

В заболоченных поймах здешней тайги петляют многие из притоков Чулыма, по берегам  которых еще в позапрошлом веке возникали  первые русские поселения, в том числе Поваренкино.

 Если побывать на местном кладбище, вряд ли кто обратит  внимание на небольшой могильный холмик. Но старожилы села знают, кто здесь похоронен и помнят драматическую историю, о которой мало кто знает. Речь пойдет о Николае Никифоровиче Уткине, комиссаре Поваренкинского волисполкома.

В канун революции окончил унтер-офицерскую школу. Товарищи о нем отзывались как о хорошем и преданном друге. Вместе со своими товарищами ходил на митинги.

Летом 1918 года Томский ревком направил в Поваренкино Николая Уткина, мандат Мариинска, от подпольного комитета большевиков передал наказ по организации повстанческого отряда.

 

Очень уж злую силу набрал Колчак, каралось любое неповиновение, вызывая протест, и крепли слухи о действиях партизан по всей Енисейской губернии вокруг Томска, в алтайских степях. Люди на своей шкуре испытали колчаковщину, не хватало лишь искры, чтобы разжечь пламя борьбы. Этой искрой в таежной волости стал Николай Уткин. По-прежнему не объявляясь, кто он такой, умело и осторожно сформировал отряд, в основном из бывших солдат-сослуживцев, почти у каждого что-то нашлось: у кого спрятанная винтовка, у кого наган или штык, четыре гранаты, патроны.

 Они решились на выступление в августе, по Чулыму как раз шел Михаил Перевалов. Ночью разоружили милиционеров, арестовали всю волостную головку. А что дальше? Они направили в Мариинск связного, навстречу – каратели прапорщика Корзуна, около ста человек шли на соединение к есаулу Лубкову. Партизаны устроили им засаду по Чульскому тракту, подоспел отряд Перевалова. Жаркой была эта схватка, не досчитались многих, зато почувствовали вкус первой победы; из карателей уцелели и вырвались человек десять, не больше.

Так начались и продолжались партизанские будни, олиферовцев добивали уже в январе 20-го года. Уткин, избранный товарищами первым председателем волостного Совета, с головой окунулся в хозяйственные дела и заботы. И с первых же дней ощутил всю тяжесть незримой борьбы.

Но люди обносились, ни соли, ни керосина, ни спичек: нигде по округе не купишь того же гвоздя, топора, пилу. А из уезда, что ни посыльный – требует хлеб, в первую очередь только хлеб, страна голодает, всюду разруха, взамен – обещания и приказы.

Помощник Уткина Тимофей Орлов настаивал на том, чтобы реквизировать хлеб силой. Конечно, прижать богатеев надо, но как на это посмотрят в уезде? Решили, что за излишками хлеба у зажиточных мужиков исполкомовцы еще раз едут по деревням, председатель - прямо в уезд, пусть дают разрешение или немедленно хлеб выколачивать силой, или заготовки отложить до нового урожая. Иного выхода не, или – или…

 Никто из жителей деревни не знал, что в эту ночь в Поваренкино нагрянет банда Лубкова. О его злодеяниях люди наслышаны уже давно. И был словесный наказ: всем партизанам и сочувствующим Советской власти быть наготове.

Ночью выпал снег. Пушистый, мягкий. Вчера ребятишки носились по тонкому льду Аргудата, а сегодня уже кажется, что этим снегом давно укутана и земля, и речка и пышный кедрач возле кладбища -   всюду белым – бело. Возле калиток уже сугробы, надо грести. Пробьешь от ворот раннюю тропку – значит, с утра настроишься на дело. Не случайно соседка перехватила Наталью, жену Уткина, за подворьем:

-Никак, твой-то в город собрался?

-Да в Мариинск.

-То-то, гляжу затемно на ногах: за водой съездил, сугробы отмел, дров наколол. Повезло тебе с мужем.

Сказала Наталья Миновна про город, а в душе тут же заныло. Разнесет, Бабий язык, что сорочий не по злому умыслу скажет.

Накормила мужа блинами, насыпала в дорогу пельменей. Путь дальний, запас пригодится. Вроде бы сготовила все, а места себе не находит. Стала отговаривать мужа, чтобы повременил с поездкой. Улыбнулся Николай, рывком одернул тужурку. Смелый, сильный.

-Ты что впервой провожаешь? Не волнуйся за меня, оружие всегда при мне. А тебе волноваться вредно…- Кивнул на живот: «Смотри, сына жду».

Подхватил на руки маленькую Софью, Павлу взъерошил волосы:

-Ну, сын, остаешься хозяином.

С этими словами хозяин вышел из дому.

Ожидая Орлова, Николай Никифорович остановился перед картой. Знакома каждая извилина Аргудата, исхожены все тропинки. Вдруг он услышал шаги, и послышались голоса. Обернулся, надеясь, что это Орлов, и замер: ввалились пятеро.

Чужие! Печать, списки активистов, документы при себе - не спрячешь.

Назвав себя соседом, ему все же удалось спрятать все ценные документы.

Хотел, было выйти со двора, как навстречу, лицом к лицу Яшка Шмыков.

Прошло несколько минут, он уже стоял в доме Поваренкина перед атаманом Лубковым.

С этой минуты его видели только случайно. Возле ворот местного богатея выставили караул. Даже прикрученный в амбаре к штырям, как распятый, Уткин внушал разбойникам страх.

Вечером четверо снова отправились к дому Уткина. Хотели скрыть следы преступлений. Ребятишек   упрятали соседи, а Наталья, завидев насильников уже у ворот, обезумевшая заскочила в обмерзшую бочку с водой, что стояла возле порога, надвинула над собой крышку. Жить хотелось только ради детей, ради маленького существа, который колотится под сердцем. Казаки разрушили в доме все. В бочку заглянуть не догадались. Наталья вылезла из нее с поседевшими прядями в косе.

…Далеко за полночь светилась узенькая отдушина амбара кулака Поваренкина, откуда доносились приглушенные голоса и странные хрипы, словно человеку зажали рот, а звуки прорывались откуда-то изнутри. Можно только догадываться какие муки достались за эти часы Николаю Уткину.

Когда над селом висел лунный диск, и тревожно лаяли собаки, местный житель дед Милентий вышел во двор досмотреть за стельной коровой и то, что он увидел, заставило его отшатнуться: в окружении казаков к переулку Аргудата шел голый человек. Он то и дело падал, на снегу оставляя кровавые следы. Его кололи остриями шашек, заставляя подняться. Ужас сковал старика.

Утром, когда лубковцы ушли, Уткина разыскали в логу за селом и едва узнали: руки и ноги отрублены, без головы, тело исколото шашками и штыками, а на груди запеклись восемнадцать штыковых ран.

Это случилось 19 октября 1920 года.